[Huhrigina]

«Красноречие … без мудрости вредно»: интервью с переводчиками «Шартрской школы»
28.05.2018
В январе 2018 года в серии «Литературные памятники» издательства «Наука» вышла книга «Шартрская школа». Это сочинения Гильома Коншского, Теодориха Шартрского, Бернарда Сильвестра, Алана Лилльского и Гильома из Сен-Тьерри, впервые оказавшиеся под одной обложкой. Над переводами работали Олег Воскобойников, Павел Соколов и Роман Шмараков. «Vox medii aevi» поговорил с переводчиками «Шартрской школы» о ритмизованной прозе, переводческих традициях и космологии.

Вы изучаете Шартрскую школу и ее авторов уже более десяти лет, как возникла идея издания переводов в таком формате?

Олег Воскобойников: Читать шартрских авторов я начал даже раньше, около двадцати лет назад, когда написал диплом и стал заниматься диссертацией. В начале я ничего не собирался переводить и издавать, но где-то десять лет назад на семинаре в МГУ перевел со студентами «Философию» Гильома Коншского, которая мне очень нравилась, а одновременно с ней — «Шестоднев» Теодориха Шартрского. Его я опубликовал в одном философском сборнике с моим тогдашним учеником Павлом Соколовым, а Гильом остался на бумаге или скорее в виде черновика перевода. Несколько лет назад я решил довести этот перевод до конца и снабдить его минимальными комментариями. Тогда же я узнал, что Роман Шмараков в Петербурге перевел «Комментарий на Энеиду» Бернарда Сильвестра. Я увидел, что три текста есть, и, если добавить к ним еще два-три, то может получиться более-менее репрезентативный сборник. Я предложил Роману перевести «Плач природы», а сам взялся за «Космографию» Бернарда Сильвестра. Роман к «Плачу» присовокупил поэму «Астролог» того же Бернарда Сильвестра. Так и сложился тот том, который вы сейчас перед собой видите.


Олег Воскобойников
Считаете ли Вы, что подобранные тексты в достаточной степени передают поэтику и мироощущение шартрцев?

ОВ: Да, мне кажется, что эта подборка репрезентативна, хотя, может быть, и не бесспорна. Алана Лилльского традиционно считают наследником шартрской традиции. Он вдохновлялся Бернардом Сильвестром, тот вдохновлялся Теодорихом Шартрским, тот — своим старшим братом Бернардом и т.д. Но Алан вряд ли преподавал в Шартре. С ним вообще все не очень понятно. Он написал столько, сколько весь Шартр вместе взятый, прожил долгую и бурную жизнь, но мы не можем сказать, что он типичный представитель шартрского гуманизма. В нем много чего-то собственного. Тем не менее «Плач природы» не мыслим без шартрского опыта, а наследие Шартра передалось европейской культуре во многом благодаря литературным достоинствам «Плача» и его влиятельности. Я взял на себя смелость трактовать шартрскую школу достаточно расширительно, поэтому туда попал Алан Лилльский.

В Шартре комментировали разные авторитетные тексты. Не только «Энеиду», но и грамматиков, и комментарии на «Сон Сципиона» Макробия, «Бракосочетание Филологии и Меркурия» Марциана Капеллы, конечно, на платоновского «Тимея» и ряд других текстов. В нашем сборнике есть только комментарий на «Энеиду», но он показывает, как именно шартрские магистры работали с древними авторитетными текстами, что они в них искали, как они их обсуждали со своими учениками. «Шестоднев» Теодориха или «Трактат о шести днях творения» — это тоже комментарий, но комментарий на боговдохновенный текст, и он включен сюда по принципиальным соображениям. Для человека XII в. комментировать авторитетный текст и комментировать боговдохновенный текст — это, с одной стороны, очень похожие интеллектуальные занятия, с другой, очень разные. Мне кажется, что современному читателю будет полезно сравнить два экзегетических подхода. Кроме того, небольшой, но очень смелый текст Теодориха Шартрского представляет собой колыбель современной физики. С помощью комментариев и сопроводительной статьи я пытался показать, в чем именно это еще средневековый текст, а в чем он уже выходит за рамки собственного времени, и то же самое относится к «Философии» Гильома Коншского. Наконец, «Астролог» — небольшая поэма, действие которой происходит в Античности в некоем фабульном хронотопе. Можно считать, что это несерьезно, но на самом деле сюжет очень важный. Рассматривается вопрос о свободе воли и роке, поэтому можно сказать, что это литературная фикция на животрепещущий мировоззренческий вопрос о времени.

Чем, на Ваш взгляд, особенно интересна рецепция античного наследия в формате, предложенном шартрцами? Что отличает их от гуманистов и в целом мыслителей более позднего времени, когда они обращаются к классическим текстам?

Роман Шмараков: Мне это сложно формализовать, но они производят впечатление людей, перед которыми внезапно открылись какие-то невероятные интеллектуальные горизонты и «вдруг стало видимо далеко во все концы света». Какая-то опьяненность перспективой в них чувствуется. Кроме того, мне очень милы люди, которые в состоянии серьезные научные проблемы обсуждать, допустим, в формате боэцианского прозиметра, со стихами, хором персонификаций и всеми цветами риторики, — а с другой стороны, в них еще нет неприятного снобизма возрожденцев, которые сами пишут исключительно цицероновским слогом и все живое вокруг к этому принуждают. Но это, конечно, обывательские соображения.

…мне очень милы люди, которые в состоянии серьезные научные проблемы обсуждать, допустим, в формате боэцианского прозиметра, со стихами, хором персонификаций и всеми цветами риторики…

Могли ли бы Вы сказать что-нибудь про роль «вкуса» переводчика в составлении сборника?

ОВ: Я надеюсь, что мы руководствовались не вкусом, а соображениями объективности: отчасти литературоведческой, отчасти исторической. Эта книга не уникальна, есть две небольшие антологии шартрской мысли на итальянском и на французском языках. В них нет Бернарда Сильвестра и Алана Лилльского, туда входят чисто философские тексты, в том числе те, которых у меня нет. В итальянскую вошел кусочек комментария на «Тимея». Мы вместо этого включили комментарии на «Энеиду», но зато в западных антологиях не нашлось места поэтическим переводам, а по мне Шартр без поэзии не Шартр. Это школа не только философская, но и литературная. Можно считать, что это дело моего и Романа вкусов, нам нравится словесность, а не только философия в строгом смысле этого слова.

Мне нравится тот простой факт, что это такой редкий по качеству и смелости момент, когда философская мысль выражает себя с помощью литературной фикции и обретает в этом особую свободу. Когда ты философ в XII в., ты по определению богослов, потому что философия должна служить спасению души, а когда ты литератор, то ты можешь разыграть на сцене сотворение мира. Ты даешь реплики персонажам, и они переживают, смотрят на небо, печалятся, радуются и смеются. Когда ты комментируешь творение в литературе, то ты вводишь массу своих идей и, конечно, мне это нравится, и тогда это дело моего вкуса. Роману нравится «странная» словесность, представленная «Плачем природы», который нам покажется вычурным. Кроме Романа, в нашей стране такое точно никто не может перевести, и без него я бы не взялся за сборник, а просто опубликовал бы свои переводы. Дело вкуса, но не вкусовщина!

Когда ты философ в XII веке, ты по определению богослов, потому что философия должна служить спасению души, а когда ты литератор, то ты можешь разыграть на сцене сотворение мира.